Speaking In Tongues
Лавка Языков
РАЗГОВОР ПОЭТА С ВОРОБЬЁМ
Вот жизнь такая
(а я -- её футляр)
имеется в наличии
у меня,
а что с ней делать,
безбожным даром,
сам не знаю я,
то ли поэт,
то ли так себе,
фигляр.
Может, найдётся какой умник,
и подскажет --
Хайдеггер, что ли, заплутавший в дебрях, Мартин, Лютер, Кинг,
играющий в слова --
пинг-понг-
кинг-конг, пинг-понг, кинг-конг --
and cetera,
и вуаля!
-- Чик-чирик!
Вот только он, воробей,
подрастающий хмырёныш мой пернатый,
склёвывающий крохи из-под ног
знает в жизни толк,
казалось бы,
однако…
Я надламываю слово,
крошу в ладонях хлебный мякиш.
Ну, что, мой оперившийся Мишель Фуко,
смысл жизни внятен?
Он не ищет для неё предлог.
Я, напротив, вызубрил на зубок
предлоги всех падежей.
И каков итог?
Опять пьян,
как цветущий
бурьян.
Никто не вхож в мой дом,
ни грабежей,
ни рыженькой плутовки,
ни восемь маленьких ежей
не топочут ножками в кладовке.
Мой издатель -- вот вспомнил обо мне -- послал
телеграфом срочным деньги (!!!)
на три весёлых буквы,
перепутав, впрочем, мои инициалы.
Налоговый инспектор
с автоматом, в чёрной маске,
не стучится в дверь моя,
извините, мой --
да нет, мою!
Да ну все эти падежи,
если речи нет
ни для кого!
Воробей,
вся жизнь такая у меня
вразброд, и по рукам пошла.
Хоть убей!
Воткни мне в спину нож!
Не стучится
в дверь моя
никто!
Вот счастье,
клювом о стекло --
тук-тук, тук-тук.
Ты кто, другой мой ты?
Не топчи карниз,
входи никто!
Так хочется,
чтоб были в жизни падежи --
все тринадцать --
исходный,
цели,
назначенья,
места,
смысла
et cetera.
Судебный пристав
пришёл хотя бы
описать имущество мое,
стихи да книги,
за нарушение грамматики,
нецензурные слова
и англицизмы.
Что, воробей,
чик-чирик --
вся речь твоя --
моя!
Июль 2001 г.