Speaking In Tongues
Лавка Языков

Е. А. Первушина

А.И. Кузнецов — переводчик цикла сонетов Шекспира





Одним из самых прославленных примеров высоких достижений отечественной школы художественного перевода стали переводы сонетов Шекспира. Всем хорошо известно, каким событием в истории русской культуры стала работа С.Я. Маршака. И хотя ей предшествовали достаточно интересные поиски многих талантливых поэтов и переводчиков - Н.В. Гербеля, К.К. Случевского, П.Н. Краснова, И.А. Гриневской, А.М. Федорова, В.Я. Брюсова, Т.Л. Щепкиной-Куперник, Ф.А. Червинского, Н.А. Холодковского, А.Л. Соколовского, М.И. Чайковского и др. [11,12] - только в переводах Маршака русские читатели, в сущности, впервые по-настоящему увидели и полюбили в Шекспире гениального поэта. Труд Маршака высоко оценили и специалисты, подчеркнувшие у него красоту и благородство слога, выразительную конкретность и обаяние поэтических образов, афористическую ясность мысли. А самое главное, они почти единодушно одобрили переводческую позицию писателя - то, что он сделал Шекспира ярким «фактом русской поэзии» [3, 273]
Думается, что в исследованиях переводческого феномена Маршака еще очень рано ставить точку. Ведь писатель не просто перевел сонеты Шекспира - он проложил дорогу последователям. Сам Маршак в свое время гордо сказал о себе: «Я перевел Шекспировы сонеты, / Пускай поэт, покинув старый дом, / Заговорит на языке другом, / В другие дни, в другом краю планеты» [5; 207]. И ведь заговорил, да еще как заговорил!
Маршак, поначалу воспринятый читателями единственно возможным, таковым оставался не так уж долго. Появились новые талантливые переводчики - О.Б. Румер, Б.Л. Пастернак, А.М. Финкель и др. Они открыли нам другого Шекспира - непредсказуемого и порывистого - и другую поэтическую манеру, метафорически усложненную, насыщенную сложной драматической экспрессией.
А потом число русских переводчиков бессмертных сонетов стало расти подобно снежной лавине. В электронной коллекции В.И. Зеленкова, открытой на специальном сайте в сети Интернет, число переводчиков и версификаторов одного только 66-го сонета приближается к его магическому номеру. При этом все более отчетливо обозначается любопытная тенденция: занятия литературными переводами, и переводами сонетов Шекспира в частности, все более приобретают любительскую массовость.
Почему переводчики-любители так хотят переводить именно Шекспира, почему они отказываются доверять Маршаку и Пастернаку, какого Шекспира открывают они сами, как влияет на традиции русского шекспиризма это «реформаторство» снизу? Нам кажется, подобные вопросы заслуживают серьезного внимания, и не стоит отворачиваться в академическом негодовании от этих «новых русских», надо к ним присмотреться.
Попытаемся хотя бы частично сделать это, обратившись к переводам дальневосточного автора Андрея Ивановича Кузнецова. В 1998 году еженедельник «Книжное обозрение» объявил его победителем всероссийского конкурса на лучший перевод 130-го сонета Шекспира. Кузнецов получил одобрение в местных поэтических кругах, его с большим энтузиазмом приветствовали преподаватели и студенты Дальневосточного госуниверситета, о нем написали в приморской прессе [2] и рассказали на приморском радио, по инициативе местного Общества любителей книги с ним встречалась интеллигенция Владивостока.
Дар переводчика для самого А. Кузнецова стал неожиданностью. Выпускник Иркутского политехнического института по специальности «эксплуатация самолетов и двигателей», он активно проявлял себя на профессиональной стезе, далекой от филологии. Первые попытки литературных переводов были достаточно случайными. Однако, как человек творческий и глубоко последовательный, А. Кузнецов серьезно увлекся переводческой деятельностью, и теперь в его авторской папке есть переводы Шекспира, Р. Бернса, Э. По, Р. Киплинга, Р. Стивенсона и многих других англоязычных поэтов. Но самой значительной и, надо полагать, любимой его работой являются, несомненно, переводы сонетов Шекспира. О них мы и хотим здесь поговорить.
Надо подчеркнуть, что А. Кузнецов достаточно ясно сформулировал свои переводческие принципы. Прежде всего, это убеждение в художественном единстве и однородности цикла сонетов и вытекающая из него четко осознанная цель переводить у Шекспира не отдельные сонеты, а именно весь цикл.
Столь же серьезно его намерение как можно точнее передать ритмическое звучание шекспировского стиха. Известно, что русские переводчики не всегда сохраняли его. Так, Н.В. Гербель часто заменял в сонетах 5-стопный ямб на 6-стопный. Он не выдерживал и перекрестных рифм подлинника. Поэтому сонеты в переводе Гербеля выглядели более громоздкими. Таков, например, его перевод 127 сонета.
Кто б черное посмел прекрасным встарь считать,
a
А если б и посмел - оно б не заблистало;
b
Теперь же чернота бессмысленною стала,
b
Тогда как красоту всяк стал подозревать.
a


Сопоставим с оригинальным текстом:


In the old age black was not counted fair,
a
Or if were, it bore not beauty's name:
b
But now is black beauty's heir,
a
And beauty slander'd with a bastard shame.
b


Многим переводчикам не удавалось сохранить мужские рифмы оригинала. Например, у Маршака:




Кузнецов счел обязательным в своих переводах сохранить и 5-стопный ямб, и перекрестную рифмовку, и мужские рифмы:


В былое время черный цвет не мог
a
Считаться идеалом красоты.
b
Сейчас он, красоту приняв в залог,
a
Ее измазал грязью клеветы.
b


Но оценивать переводы только по их формальному соответствию ритмике оригинала, конечно, недостаточно. Оценивать художественные переводы вообще очень трудно, тем более что об их принципах уже не одно столетие продолжают спорить и исследователи, и сами переводчики. Вспомним, тем не менее, одно из рассуждений Б. Пастернака по этому поводу: «Как сходство изображения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинником достигается живостью и естественностью языка. Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать словаря, не свойственного ему в обиходе, и литературного притворства, заключающегося в стилизации. Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности» [7; 176].
Сказанное приобретает особый смысл по отношению к такому старому поэту, как Шекспир. В поиске средств языкового воплощения столь далекой эпохи переводчику нужна тонкая интуиция, которая определит необходимую меру архаичности языка перевода. Русские переводчики Шекспира сразу поняли, что погружение его в языковую стихию XVI-XVII веков было бы губительным для читательского восприятия. Маршак очень точно осознал, какой поэтический язык даст отечественному читателю ощущение Шекспира как гениального поэта прошлого времени. Конечно, это художественный язык нашего золотого века, язык пушкинской эпохи, тем более что именно эта традиция была наиболее близка творческой манере самого писателя. «Маршак оставался всегда верен классическим традициям пушкинских времен и оберегал эти традиции с неодолимым упорством», - отметил Е. Эткинд [14; 141]. М.Л. Гаспаров уточнил это утверждение, подчеркнув, что основой образного строя в переводах Маршака была «поэтика русского романтизма, лексика Жуковского и молодого Пушкина» [1; 405]. В результате было ясно, что «это перевод не только с языка на язык, но и со стиля на стиль» [1; 406-407].
На наш взгляд, в этом отношении переводы А.И. Кузнецова следуют за традицией, разработанной Маршаком. В этом можно убедиться, сравнив, например, характерные «романтические добавления» к Шекспиру, которые позволил себе Маршак (см. об этом подробнее статью Н.С. Автономовой и М.Л. Гаспарова), с теми выражениями, к которым в тех же случаях прибегает Кузнецов.


№ сонета
Маршак
Кузнецов
1
увяданье
увядать
5
аромат цветущих роз
аромат цветов
6
седая зима
свирепейшая из зим
12
красота отцвела
поблекла прелесть
18
светлый лик
прекрасный лик
23
печать на устах
таят уста
28
грустя в разлуке
горечь разлуки
31
у камня гробового
сырость могил
48
тайна сердца моего
тайны сердца моего
55
замшелый камень
могильный мрамор
57
горькая разлука
унылый час
71
туманить нежный взор очей
грусть терзала грудь
92
печальный жребий
счастливый жребий


При этом, как ни странно, мы совсем не хотим упрекнуть Кузнецова в подражательстве великому мэтру. Напротив, указанное предпочтение языка русской поэтической классики в известной мере можно рассмотреть сейчас как отличительную особенность манеры.
Дело в том, что многие современные непрофессиональные переводчики, а точнее, версификаторы шекспировских сонетов (особенно носители технического образования) рассматривают свой труд как некую словесно-семантическую игру, близкую к виртуальным компьютерным играм. Исключив в этой деятельности какое бы то ни было равнение на великий оригинал, поскольку он опускается здесь до уровня культового текста массового сознания, они находят особую доблесть в умении спроецировать книжно-возвышенную поэзию в контрастную речевую стихию - стихию сниженного и даже жаргонного просторечия. Справедливости ради, надо сказать, что мы ни разу не увидели в подобных играх буффонадного глумления над Шекспиром, но, даже с учетом этого обстоятельства, называть их литературными переводами не приходится. Впрочем, это тема для отдельной работы, а мы вернемся к Кузнецову.
Его переводческую позицию можно оценить и по тому, как осмысляет он художественное содержание системы образов шекспировского лирического цикла. Центральное место в ней занимает образ Поэта. Не будем говорить здесь о возможной его автобиографичности; но одно, несомненно, роднит героя с автором сонетов - эстетическая программа. Давно известно, что она представлена в лирическом цикле Шекспира в контрастном сопоставлении двух поэтических манер. «Противник Шекспира - поэт-ученый, - отмечал Р.М. Самарин. - Это сторонник громкого стиха, риторики. Его стихи производят впечатление могучего корабля, гордо идущего под победно шумящими парусами… В отличие от этого гордого корабля… стихи Шекспира «малый челн», «жалкая ладья», его муза - тиха и косноязычна, она немеет перед звонкою песнью соперников» [8; 74]. Но при этом он вполне осознает и свои поэтические достоинства - правду и проникновенность. А в 84-м сонете, который носит уже не полемический, а программный характер, поэт Шекспира вполне гордится идеей следования природе, впоследствии ставшей такой знаменитой.
Шекспировского героя беспокоит то, что перед громкой силой таланта соперника меркнет его собственный скромный поэтический дар, в наличии которого он в принципе не сомневается. А герой стихов Кузнецова вообще иногда отказывает себе в таланте и гораздо больнее, чем герой из переводов Маршака, ощущает это. Сравним.


№
Шекспир
Маршак
Кузнецов






80
O, how I faint when I of you do write, / Knowing a better spirit doth use tour name, / And in the praise thereof spends all his might, / To make me tongue-tied, speaking of tour fame!
Мне изменяет голос мой и стих, / Когда подумаю, какой певец / Тебя прославил громом струн своих, / Меня молчать заставив наконец.
О боже! Как слаба моя строка / Перед талантом лучших из певцов, / И силы тратит зря моя рука / В убогости косноязычных строф


85
My tongue-tied Muse in manners holds her still…
Моя немая муза так скромна.
Косноязычна Муза у меня, / И нет во мне таланта


86
Was it his spirit, by spirits taught to write / Above a mortal pitch, that struck me dead?
Его ль рука, которую писать / Учил какой-то дух, лишенный тела / На робкие уста кладет печать, / Достигнув в мастерстве своем предела?
Ну что за дух писать учил его? / Своим талантом он меня сразил, / Я рядом с ним не стою ничего, / Он целый мир стихами изумил.


И даже там, где вслед за Шекспиром Кузнецов обязан говорить о бессмертии своих стихов (сонет 55), он опять поступает очень скромно:




Как видим, он вообще не приписывает себе авторства этих бессмертных стихов, речь здесь идет не о его стихах, а вообще о стихах. Конечно, такой герой выглядит лучше «мелко-хвастливого» (Е. Эткинд) персонажа перевода Гербеля («Ни гордому столпу, ни царственной гробнице / Не пережить моих прославленных стихов»), но в сравнении с той уверенностью, которая есть у шекспировского поэта он выглядит явно бледнее. Создается впечатление, что переводчик в творимом им тексте не отделяет себя от своего героя - Поэта. Потому он как бы не осмеливается говорить «за Шекспира», а больше говорит «от себя» и в результате, конечно, несколько подменяет его собой. Переводчик Кузнецов идет таким образом на известную утрату точности, но Кузнецов-поэт остается при этом верен внутреннему ощущения себя и своей поэзии.
А чего вообще стоит сам Кузнецов как поэт? Обратимся к его переводу знаменитого 130-го сонета, ведь именно он получил широкое признание и одобрение.




Мы видим, что поэтический и переводческий дар Кузнецова и в самом деле много скромнее, чем высокий талант его великих предшественников. Взыскательный поэтический слух задевают отдельные лексические просторечия в этом переводе («белее снег, чем цвет ее грудей», «волос, словно проволока груб»); известное нарушение логики в поэтическом сравнении (жар, т.е. температура дыхания сравнивается с запахом); аморфная недоговоренность другого сравнения («походки у богинь не видел я, ступает по земле моя любовь»).
Но, вместе с тем, нельзя не видеть, что и эти просторечные выражения, и указанная шероховатость образных сравнений придают стиху Кузнецова обаяние лирической искренности и производят впечатление неподдельного поэтического чувства. К тому же несомненны интонационная легкость и напевность, спокойная уверенность в управлении лирическим сюжетом стихотворения, афористическая ясность заключительного двустишия.
Его стихи подкупают лирической искренностью и неподдельной взволнованностью. Он не жеманничает, не рисуется, его не тяготят жанровые каноны сонета и мировая слава оригинала. Вот, например, перевод 74-го сонета:




Как во всяком переводе, здесь можно найти несовпадения с оригиналом. Например, Кузнецов подменяет шекспировское «арест» («that fell arrest») более трагически законченным и реалистически ясным образом смерти («коль смерть придет за мной»). Для сравнения: у Маршака - чуть более мягкое - «когда меня отправят под арест»; у Финкеля - возвышенно-поэтическое «когда последний суд меня осудит».
Кузнецов отказывается и от ставшего традиционно знаменитым образа поэзии как памятника («My life hath in this line some interested, / Which for memorial still with thee shall stay»), заменяя его житейски понятным и конкретно-единичным «останусь я с тобой». Сравним: Маршак сохраняет «памятник», мастерски устраняя традиционность книжного образа песенно-русским: «Ни глыба камня, ни могильный крест / Мне памятником будут эти строчки». Финкель, хотя и не называет прямо слова «памятник», умело намекает на известный образ тонкой реминисценцией «Я не исчезну» (сразу всплывает в памяти пушкинское «весь я не умру»).
И в других сонетах можно даже говорить о смысловых неточностях в переводах А. Кузнецова. К примеру, в его версии 23-го сонета шекспировский образ свирепого человека, который от переизбытка ярости слабеет сердцем, т.е. теряет уверенность («some fierce thing replete with too much rage, / Whose strength's abundance weakens his own heart»), подменяется образом влюбленного, теряющего разум («Так я боюсь, что не могу сказать / То, что таят во мне уста мои, / И буду силы разума терять / Под тяжким гнетом сил моей любви»).
Кузнецов часто отказывается от «барочных» поэтических тропов Шекспира, что, между прочим, тоже близко языковому стилю переводов Маршака. Так, характерная, ярко парадоксальная авторская метафора в 23-м сонете - уподобление книги лирического героя немому предвестнику его кричащей души («dumb presagers of my speaking breast») - у Маршака явно теряет драматическую остроту сравнения («безмолвный мой ходатай»). Кстати, позднее ее замечательно переведет А. Финкель («глашатай немой души кричащей»). А Кузнецов, подобно Маршаку, также предпочтет ясную простоту и мягкость выражения («немой посланник от души моей»).
Но надо сказать, что простота выражений переводчика, к тому же достаточно органичная для его поэтической манеры, не перерастает в упрощенность. А рядом с его промахами нельзя не указать и на несомненные удачи. Так, в переводе 74-го сонета Кузнецов не проходит мимо важной для понимания стихотворения доверительности начального обращения лирического героя к возлюбленной: «Спокойна будь» («But be contented»). Кстати, у Маршака оно совсем опущено. В финальных строках этого же сонета Кузнецов, хотя и упрощает замысловатую вязь и устраняет неконкретность шекспировской фразы («The worth of that is that which it contains, / And that is this, and this with thee remains»), достаточно точно передает общую художественную идею сонета: «Моя душа сохранена в стихах; / Она - тебе, а для земли мой прах». Маршак предпочел здесь совсем отказаться от отвлеченной шекспировской конструкции, предложив вместо нее собственный образ, заданный к тому же в фольклорно-пословичном стиле: «Ей - черепки разбитого ковша, тебе - мое вино, моя душа».
Подводя итог, скажем главное. А главное, на наш взгляд, то, что цельной поэтической убежденности Кузнецова трудно не доверять. А он непоколебимо уверен в праве на «своего» Шекспира. И не потому, что великое имя греет его авторское тщеславие, а потому что искренне взволнован внутренним ощущением своего живого и непосредственности общения с этим великим. Уверен в том, что, конечно, только он сам должен сказать об этом. Нам кажется, что подобный пафос вдохновлял А.Т. Твардовского, написавшего известные строки: «…То, что скажу, до времени тая, / Я это знаю лучше всех на свете - / Живых и мертвых, - знаю только я. / Сказать то слово никому другому / Я никогда бы ни за что не мог / Передоверить. Даже Льву Толстому» [9; 183].
Андрей Иванович Кузнецов заслужил, чтобы о его работе знали. Хотя бы потому, что он являет собою удивительный талант. Талант читателя, которому все надо. Шекспира ему особенно надо. Трепетно живого и сокровенно своего, воспринятого без соперников, даже если это Маршак или Пастернак. Читателя в наши дни редкостного, поскольку такому все прочитанное надо прочувствовать в самой полной мере, - а значит, пропустить через собственное творческое напряжение. Для этого и совершает он свое переводческое служение гению Шекспира. Побольше бы таких, тогда, может быть, осторожнее будем размахивать лозунговыми опасениями о вымирании культуры.




Литература



  1. Н.А. Автономова, М.Л. Гаспаров. Сонеты Шекспира - переводы Маршака // Гаспаров М. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб., 2001.
  2. Дебелов В., Лосев А. Сонет и небо - два крыла // Владивосток. 29.01.1999. С 1, 6.
  3. Зорин А. Сонеты Шекспира в русских переводах // Шекспир У. Сонеты. На англ. яз. с параллельным русским текстом. М., 1984.
  4. Левик В. Нужны ли новые переводы Шекспира? // Мастерство перевода: 1966. М., 1968. С. 93-104.
  5. Маршак С.Я. Собр. соч. Т. 8. М., 1972.
  6. Морозов М.М. Избранные статьи и переводы. М., 1954.
  7. Пастернак Б. Замечания к переводам Шекспира // Пастернак Б. Об искусстве. М., 1990.
  8. Самарин Р.М. Реализм Шекспира. М., 1964.
  9. Твардовский А.Т Стихотворения. Поэмы. М., 1971.
  10. Шекспир В. Полное собрание сонетов в переводе Н. Гербеля. СПб., 1880.
  11. Шекспир В. Полн. собр. соч. Библиотека великих писателей под редакцией С.А. Венгерова. Т. I - V. 1902-1904. Сонеты даны в т. V.
  12. Шекспир У. Сонеты. На англ. яз. с параллельным русским текстом. М., 1984.
  13. Шекспир У. Сонеты. В переводе А. Кузнецова. 3.11.02.
  14. Эткинд Е. Об условно-поэтическом и индивидуальном (Сонеты Шекспира в русских переводах) // Мастерство перевода: 1966. М., 1968. С. 134-182.