Speaking In Tongues
Лавка Языков

Эдвард Ка-Спел
(ex-«Легендарные Розовые Точки»)

Лирика

Перевел Андрей Костриков





Отель «Зет»



Переширялся... Передознулся...
Дома заснул... В коме проснулся...
Ты где-то рядом, чувствую я,
Так далеко от меня.


Всё -- суррогат...
Нет дороги назад.


Нашёл ворота, но на них замок,
И, стало быть, придётся оставаться.
Однако, всё сбылось, что я хотел.
Сажал деревья -- выросли до неба,


Пощекотали небу нёбо золотым
Листом. И для меня открыты
Ладони все. Я мог бы всё скупить.
Заполучить себе хоть всю планету.


И полулежа на бесценных гобеленах,
Подыскивать не торопясь то место,
Где б мы могли состариться вдвоем.


Уже глаза теплятся еле-еле...
А ты сочуствуешь, ведь так? На самом деле?
Я в приз вцепился свой, но исподволь он тает.




Девять теней



Утро, новый рывок. Снова слышу звонок
И хватаю пальто... Кофе -- ф-фу -- кипяток!
Впопыхах выбегаю под дождь: твою мать!
Я на поезд никак не могу опоздать.
Не поспеть -- просто смерть!


Для детей непослушных принёс Дед Мороз
Наказанье -- букет алых розг.
А я однажды сам себе солгал...


Я никогда вполне не понимал --
На что они показывают пальцем?
Объект насмешек и толчков паяцев,


Как обычно, зевок, утром слышу звонок
И хватаю пальто. Кофе -- ф-фу -- кипяток!
Впопыхах вылетаю под дождь: твою мать!
Я на поезд никак не могу опоздать.
Не поспеть -- просто смерть!


Как наркомана жизнь однообразна.
Меня пырнул он, чтобы было разно


Вновь обычный денёк, утром слышу звонок
И хватаю пальто... Кофе -- ф-фу -- кипяток!
Впопыхах выбегаю под дождь: твою мать!
Я на поезд никак не могу опоздать.
Не поспеть -- просто смерть!


Мы повстречались на вокзале,
Ты позвала меня глазами.
Ждала, протягивала руки;
Коснуться я тебя не мог.


Лишь наблюдал, как ты распалась
На 10 000 мелких слёз,
Став лужей. Радио взорвалось.
Тряпицей плотно обернувшись,


Меня ждало твоё ушко.
И я к нему пришёл... нашел...
Тебя пытаясь потерять...


И... обычный денёк, утром слышу звонок
И хватаю пальто... Кофе -- ф-фу -- кипяток!
Впопыхах выбегаю под дождь: твою мать!




Свет в глазах моей девочки



На улице всё как-то по-другому --
Цвета порезче, а углы острей.
В магазинах хай-фая битком и журналов.
Запах кофе и глянец шикарных машин.
На хроме танец солнечных лучей
Слепит привыкших к быстрым взглядам,
Глаз погружает в яркий красный свет.
Средь толчеи локтей, ругательств
Удача показала зад. У! Детский крик!
Визг тормозов! Хруст ребер...
Глубже погружаюсь...


На улице всё как-то по-другому.
Булыжники на мостовой играют в бридж,
Кричат, покуда я мешаю масти
Краснеющих, чернеющих камней.
Я подшутил над джокером-беднягой,
Я отсалютовал всем королям,
Колечко бросил в пику черной даме.
Она меня сопроводила во дворец,
Где воздух холоден и грустно по ночам.


Нашёптывала грязные секреты,
Рассевшись на софе подле ТиВи.
Трёхмерные изображенья мыльной пены,
Рёв труб и чей-то трубный глас:
«Вы чувствуете, что вы грязный?»
«Ну да, но это ж самый кайф».
В ушах стоят аплодисменты,
Вцепились в спину коготки.
Качаемся вперёд-назад в запале.
Дрожанье почвы! Сдвинулась земля!
Софа ползёт! Сбиваем с полок вазы!
Мы в зеркале -- что звери, каннибалы!
Ты моё ухо прикусила, ну а я
А я плечо твоё глодаю... Языка
Горячий блин в один присест глотаю.
С секундой каждой плоти меньше, меньше --
Вот остаются лишь одни глаза.
Я -- кареглаз, ты -- черноглаза; созерцаем
Закат, как будто мы в кино.
Светлее стало... так чудесно
Сегодня вечером. То свет в её глазах.


Последняя соломинка



Безумный карлик на моем плече. Его ладони
Как лед сухой и когти яд точат.
Он -- параноик. Я расстроен.
Он думает, что нас здесь трое.
Игрушки бьёт и починить опять
Пытается. Белесый порошок,
Что сквозь соломину он тянет аккуратно --
Весь мир ему застит. Двойную дозу
Слабеющей рукой вгоняет как занозу.
На коже появились пятна.
В глазах -- болезни тусклый блеск,
Тоска: он обречен на безуспешность,
На то, чтоб увеличивать погрешность.
Сюрприз! Сюрприз! Белесый приз
На дне канавы возлежит.
Оттуда он пустых угроз
Расплещет высохший навоз:
Сомнительный обещан парадиз,
По силам ли мне карлика забыть?




Чудо-купол



Здесь каждый день тепло, как летом.
Под чудо-куполом мы хорошо сидим.
Меня поймали голого, всего в дурацкой пене.
И попросили: «Ваши документы?!»
Я показал на родинку. Мы -- дети
Лет эдак до восьмидесьти восьми.
С гарантией. Нет больше преступлений,
Докучливых болезней. Лишь улыбки.
Все улыбаются: у нас есть всё, что надо.
Из рупора заклятьем каждый день:
«Будь счастлив! Не рискуй своим здоровьем!
К чему тебе совать свой нос за дверь?
Малец, да ты остался бы на месте,
На месте! Слышал или нет, малец!?»




Идеальный дом



Ангелина! Ангелина!
Скажи, доколь блаженствовать вдвоём?
Нырять в твои глаза-овалы,
Из фляжки содовую с солнцем вперемешку
Глотать? А если кто-нибудь зайдёт, нагрянет,
Чтоб разделить веселье, чашку чаю,
Мы сад ему покажем и бассейн,
Столкнем его в бассейн с кислотой.
Как Смитов, Джекилов и Хайдов.


Сиракуза! Взор мой тешит
Райских кущ твоих великолепье.
Я высоко над Девоном лечу.
А ты мне пальцев цыпочки целуешь.
Но если кто ворвется, словно тать,
И -- боже упаси! -- прервет мои мечтанья,
Я отведу его к бассейну, что в саду,
Он вслед за Тревором в бассейне растворится.
Куда-то, кстати, он запропастился.


Ангелина, Ангелина!
От твоих духов и взоров закружилась голова.
Кожа слабо шелушится под потоками лучей.
Если даже сын Венеры залетит к нам невзначай,
И серебрянные стрелы нам в сердца решит пустить,
Проведем его по саду. Бросим в ванну с кислотой.
Он пойдет за Адонисом, вслед пойдет за Апполоном,
Вслед за старикашкой Зевсом. Так вот. Тра-ля-ля-ля-ля.




Башня №2



Мартышка повторяет все, что видит.
Мартышка точки зренья лишена.
Куда укажет палец Капитана,
Туда ручонкой машет и она.


Мартышка -- умница! Но место свое знай!
Куда тебе с господствующей расой
Себя равнять?! Отрезали язык,
Мартышке, харкнувшей на харю Капитана.


Отдали доберману на съеденье
По кличке Ровер. Двадцати секунд
Ему хватает, чтоб сожрать чужого.
Однако, он предпочитает кошек.


Чьи ноги шаркают во внутреннем дворе?
Бедняг, что отклоняются от нормы.
Кто награждён был золотой звездой
И номерной татуировкой на предплечье.


Охранники, по карточкам сверяясь,
Выкрикивают грозно номера:
«Шесть-два, шесть-семь». С девяткой можешь смело
Местечко заказать себе в раю.


А коли номер меньше, чем пятерка,
Будь добр на собрание иди.
Собранье проводиться будет в бане,
«За кем вы, обнажённая? -- За голым!»


Сад расцветающий -- для взгляда нега.
Полно воды и много хлеба.
И Капитан всё время дремлет в кресле.
А ты что хнычешь,голенькая леди?


Тошнит Гвиневру, но она всё тычет
Свой бюллютень в рассохшуюся щель,
«За консерваторов»,
Гласит дрожащий почерк.


Ночные патрули прочёсывают город,
Весь комплекс вместе с пригородом Башни.
Пусть населенье убывает -- как в века
Прошедшие, держава велика...




Задыхайся



Полоска пепла -- серым на ковре.
Я и не знала, что ты куришь.
Что ты куришь?! Какую марку? Это разрушает
Здоровье, равно как и кошелёк
Опустошает. Вот, смотри, написано на пачке.
О том, что никогда не курят доктора,
О том, что тратишь ты не только деньги,
А что-то, что потом ни за какие деньги
Не купишь. Солнечные дни
Ты проведёшь в больнице на кушетке.
Пока все остальные веселятся,
Ты будешь кашлять легкими больными.
Железный выдох и чугунный вдох.
Какое там веселье,смех и хохот!
Диета и акупунктура.
Из-за тебя страдают обезьяны.
В лабораториях, замерзшие, лежат.
Все в проводах, с печальным влажным взглядом,
Мечтая об орехе, что растет
В далеких джунглях... Джунглях...
Задыхайся!




Хромированная парковая зона



Под яблоней, потоком крови смыто,
Уткнувшись головою в маргаритки,
Дитя лежало, рождено в грязи.
Три крохотные ручки протянулись,
Нащупать силясь грудь, которой нет.
Поджались сморщенные губки... восемь губок,
Застыли усики. Нет никого вокруг!
Покорная судьбе, мамаша ухватилась
За мужа, за его пурпурную клешню.
«Попробуем еще! Еще раз! Ну, давай же!..»
(известно -- дело мастера боится...)




Андромеда, часть вторая



Скажите, доктор, в чем моя проблема?
Не соответствую узору на обоях?
Параметры ни к черту, не влезаю
В ваш узкий картотечный ящик? Ну же, док...
И где там ваше совершенное лекарство?
Осыпете ли вы меня дождем
Из красных, желтых и зеленых штучек?
Помогут ли шипы иль ржавый нож?
Иль место, называемое «небом»?
Ах... нет нужды цветы мне присылать,
Ведь у меня есть сад, где я гуляю
С моей еще не встреченной женой.
Я знаю, Андромеда на подходе.
Она мне вести шлет... бумаги кипы.
О, как же далеко до Андромеды,
Но все же мы поженимся весной.




Трагическая прелесть



Следил твою трагическую прелесть,
Как ты гуляла под моим окном.
Тот взор горе... несфокусированных глаз...
Конечно, ты меня не замечала.
Одно и то же платье, выраженье
Трагически прекрасного лица:
«К чему смотреть? Куда? Пусть остается,
Как есть, раз мир лишен любви...»
Размахиванье флагом, роз бросанье
Все это перебрал, пытаясь
Контакт малейший с ней установить.
Но в этом вся загвоздка! Признаю,
Я отчужден от той, за кем я наблюдаю.
Трагически. Со страхом. Со стыдом.
Со временем пройдет, хотя всегда так было.
И так пребудет, видимо, всегда...




Новое завтра



Последний час пробил, и содроганьем
Ответила земля, когда мы в тишине
Кусачками колючку прорезали.
Скользили мимо часовых на складах,
Аэрозолили «любовь» на баррикадах.
Лучи прожекторов кидались вниз, как птицы.
И замирали: так безжизненно пространство
За Новобыта крепкою оградой.
Имеющие уши и глаза
Прекрасно осведомлены о каре
За отклоненье от стандарта. Запертые двери.
О них мы точим злые коготки.
Мы держим алиби, как паспорт, наготове.
Мы улыбаемся одними лишь глазами,
Чей взгляд прикован к вечному «вперед».
На молнию застегнут каждый рот.
Никто не критикует Новобыт,
И маяка его дражайший свет.
Они сожгли все фолианты,
Но призрак прошлого изгнать
Все ж не смогли. И он сажает розы,
Гуляя по Слепецкому бульвару,
Бросая семена с Ломучего моста;
Следя обрывки прошлой жизни,
Легендою почти что ставшей.
Мы видели, как солнце, протекая,
Скатилось в озеро замерзшее с горы.
Мы слышали, как крики наши длятся,
В пещеры чрево эхом уходя.
Когда в нас погрузились иглы шприцев,
Мы им сказали, тем кто нас колол
И гарантировал, что мы теперь избегнем
Лап вездесущих, загребущих Новобыта:
Узрим же -- наше царство да приидет!




Царевна Несмеяна



Прикрыла Несмеяна очи...
Где суженый, где он, тот, кто захочет
Смягчить изгиб ее надменных губ?
Нахрапистые гордецы толпятся --
Им невтерпеж зайти и облажаться.
Она убила тех, кто ей не люб.


На подушках хрустального трона
Сидя сорок лет без телефона,
Словом не обмолвившись ни с кем.
Тыща женихов лежит в могиле:
Они ее ничем не удивили,
И тронуть не смогли ее ничем.


Утопает двор в цветах,
Плющ могилы покрывает.
Повилика на крестах
Вьется, кости обвивает.


Кто волочился по-французски,
Кто со значением руки
Касался. Взоры были узки,
В них зажигались огоньки
Она все знала, убивала,
В глаза вставляла медяки.


С груд драгоценностей в алькове
Она сметала пыль и сор
Листами непрочтенных славословий,
Царевне любопытствовать -- позор.
Она уняла льстивость женихову.
С подлизами -- недолог разговор.


Утопает двор в цветах,
Плющ могилы покрывает.
Повилика на крестах
Вьется, кости обвивает.


Осенней ночью деревенский дурачок
Увидел Несмеяну и влюбился.
Разбил стеклянный трон, а замок на замок
Закрыл и с ней домой пустился.


Таперя Несмеяне уж не грустно.
Они так счастливы, так стали поживать:
Держава -- гнет теперь капустный.
Царевна позволяет целовать
Себя в ложбинку меж грудей невкусных.
А он и рад. Ему-то -- наплевать!


Утопает двор в цветах,
Плющ могилы покрывает.
Повилика, вьюн в венках
Их лачугу украшает.


Как это мило, как это мило!
Как это мило, как это мило!