Первым делом из «мерседеса», который только что плавно вынырнул из-за
угла и остановился у подъезда многоэтажного дома, показались длинные изящные
ноги в черных туфлях на высоких каблуках. Затем, во всем великолепии фигуры,
соблазнительно повторявшей контуры дорогой машины, показалась и хозяйка
этих ног -- элегантная дама неопределенного возраста. Осторожно прикрыв
за собой дверцу, она ласково погладила блестевшую на солнце глянцевую крышу
автомобиля. Благодарностью, восхищением, уважением к послушной и чуткой
вещи веяло от движения руки в белой лайковой перчатке.
Зульхиза ценила удобные вещи. Ценила куда больше людей. Вот, к примеру,
ее белое платье, которое сейчас так любовно облегает ее стройную фигуру.
На первый взгляд очень обыкновенное, оно стоило бешеных денег, и было у
него множество положительных сторон, которые трудно оценить некоей суммой.
Самое главное -- платье было ее преданным слугой, потому что каждая складка,
каждый шов был по фигуре Зульхизы; никого это платье не обнимет так, как
обнимает Зульхизу, ни на ком не будет оно смотреться так изящно.
Или вот эти черные туфли, которые так приятно ласкали ноги, превращая
каждый шаг в наслаждение. Зульхиза знала им цену. Было время, когда она
мучалась, не могла подобрать себе подходящую обувь. Подружки смеялись,
мол, с детства босиком бегала, вот и стали ноги, как лапти. Оказалось,
что дело вовсе не в ногах, дело в толщине твоего кошелька. Это Зульхиза
поняла, когда начала заказывать обувь в дорогих салонах.
Да, вещи она ценит. Не то, что людей. А все потому, что не тянет их
на измену, не способны они предавать, как люди.
Зульхиза поправила темные очки, закрывавшие пол-лица, и повернулась
к журналистам.
Эти цветы, эти фотокамеры должны были встречать ее утром, в аэропорту.
Там эта суета была бы и естественной, и уместной. «Забегали! -- с отвращением
подумала Зульхиза. -- Если бы узнали, что произошло, с каким наслаждением
принялись бы меня топтать!». На краткий миг ей захотелось снова нырнуть
в машину, убежать от людского стада, от этих улыбок, убежать далеко-далеко
и где-нибудь в укромном уголке завыть, как раненая сука, зализывая бесчисленные
раны.
Но ведь она же актриса! И вот, взяв себя в руки, гордо выпрямив спину,
высоко подняв голову, она грациозно пошла вперед, еле удерживаясь, чтобы
не оглянуться: ей казалось, что с каждым шагом капает на асфальт кровь
ее растерзанного сердца.
Солнечные очки, белозубая очаровательная улыбка, красивое платье, изящные
туфли, «мерседес» цвета мокрого асфальта -- все это для журналистов. А
душа -- душа ее в жуткой пустыне, пустыне одиночества, пустыне, которой
нет и не будет названия.
* * *
Возвращаясь после гастролей в Италии, где она целый месяц пела в знаменитом
на весь мир театре оперы, она вдруг поняла, насколько счастлива.
Италия -- рай для оперных певцов, для ценителей оперы. Есть ли где-нибудь
еще такой слушатель, который жизни своей не представляет без оперы, который
чувствует каждую изгиб твоего голоса, и, когда ты берешь самые высокие
ноты, не дыша летит с тобой к высотам прекрасного звучания?!
Зульхиза даже в самых смелых мечтах не представляла, что когда-нибудь
добьется такого успеха. Потому, когда пришло время, она попрощалась с песенной,
солнечной страной с печалью. Однако когда вернулась в Москву и окунулась
в привычную среду, грусть исчезла, осталось лишь удовлетворение. Не загружая
себя московской суетой, она поспешила в Уфу, которая теперь, после Европы,
казалась ей тихой, спокойной захолустной деревушкой. Еще в Италии она позвонила
домой, сообщила, что прилетит домой днем, но потом передумала и купила
билет на ночной рейс. Она решилась на это, хотя уже давно считала ночные
рейсы своими лютыми врагами.
Месяц в Италии превратил ее в гордуюженщину, знающую себе цену, которая
нашла душевный покой, и которая, самое главное, впервые получила глубокое,
бесконечное удовлетворение как от своей работы, так и от приема зрителей.
Прошлые унижения остались позади. Италия, похоже, примирила Зульхизу со
своей жизнью.
«Как же своенравна судьба! Через силу, с треском, но вывернет тебя
и все равно направит в предназначенное русло, -- думала Зульхиза, сидя
в мягком кресле и устремив свой взор в темный иллюминатор. Впервые она
вспомнила событие, которое когда-то ранило ее сердце, вспомнила беззлобно,
с благодарностью.
«Эх, лейтенант, -- думала Зульхиза. -- Эх ты, лейтенант». Она поневоле
стала перебирать события двадцатилетней давности. Ей хватило смелости в
такое счастливое время припомнить свою незаживающую рану, но теперь она
словно читала страшную сказку, зная, что конец будет просто прекрасен.
Да, он был младшим лейтенантом, человек, который умел беззаветно любить,
человек, научивший любить девятнадцатилетнюю ветреную девчонку.
* * *
Они были женаты уже целый год, жили в крохотном сибирском военном городке.
Зульхиза училась заочно в пединституте, в год по два раза уезжала в Башкирию,
на сессию. В этот раз уж как-то слишком тосковала она по своему лейтенанту.
Не сумев совладать со своими чувствами, сдала кое-как экзамены, и вот,
в суете и спешке вернулась домой самолетом. Когда спешила домой (еле уговорила
таксиста отправиться в их глушь, да еще ночью), представляла, как расплывется
в улыбке лицо мужа, какая нежность ее ждет. На седьмом небе от счастья,
что добралась до дома, не обращая внимания на грохот каблуков в подъезде,
она вбежала на свою лестничную площадку легко, словно косуля. Перевела
дух, прислонившись к дверному косяку, открыла своим ключом дверь и быстро
вошла. Ее оглушил запах роз. Вот они, на кухне, стоят в ведре на полу.
Лейтенант приготовил их для жены, которая должна вернуться утренним поездом.
Зульхиза тихонько хихикнула, прислушалась: муж не спал, слышно было его
частое дыхание. «Дурак, гантели, что ли в полночь, поднимает», -- подумала
Зульхиза, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Шагнула к двери... Шагнула
и в скупом свете хрустального канделябра увидела своего лейтенантика и…
женщину, которая лежала на ее мягкой подушке в мелкий голубой цветочек.
Такая пронзительная, душащая боль бывает, только когда прижигают каленым
железом. У Зульхизы потемнело в глазах, она качнулась, бросилась к дверям,
упала, споткнувшись о чемодан, который остался стоять у дверей. Схватила
его, побежала вниз: такси еще не успело отъехать от остановки. «На вокзал!
-- выдохнула она. -- На вокзал!»
Зульхиза пришла в себя к полудню следующего дня. Оказалось, едет неизвестно
куда, в сторону Владивостока. На ближайшей станции пересела. «В Башкирию!
-- твердила она. -- В Уфу!»
Там и нашел ее лейтенант. Обнимал колени, просил прощения. Но Зульхиза
его уже не слышала. Боль обожгла ее, закалила, сделал нечувствительной
к боли другого человека. Она лгала, была холодна, упряма. И лейтенант сдался,
поверил, что Зульхиза разлюбила его.
Ее спасла музыка. Молодая женщина изменила свою жизнь, бросила пединститут,
поступила на вокальное отделение института искусств.
Через много лет, на одном из концертов лейтенант подарил ей целую охапку
роз. Он, конечно же, изменился: стал как-то меньше, округлился, на макушке
светилась лысина величиной с лепешку. Должно быть, вышел в отставку, потому
что был в гражданском.
Зульхиза, взволнованная аплодисментами, так бы и не узнала, но сердце-то
не обманешь-- словно в испуге, остановилось оно на миг, а потом начало
стучать часто-часто. Во влажных глазах лейтенанта было только восхищение,
бесконечное восхищение и еще-- чувство вины. Столько лет прошло, а он помнит!
Это очень понравилось Зульхизе.
Если посмотреть на это дело с высоты сегодняшних дней (или, может,
из ямы, в которую она упала?) кто же все --таки был виноват в том, что
два человека, которые так самозабвенно любили друг друга, вдруг расстались,
разошлись. «Эх, ты, мечтательная дурочка, -- упрекала себя Зульхиза. --
Чудачка, заблудившаяся в сиреневых туманах».
И все же в этой ошибке, наверное, была виновата не только она, но и
время. Ведь тогда не говорили «заниматься любовью», а в самом деле любили.
Хотя, наверняка, были и те, кто «занимался»…
Раньше она оправдывала себя: «Если бы не любила, простила бы сразу.
Не могла простить, потому что любила»… -- думала она.
Ей казалось, что это истина. Но что истина, а что есть ложь? Она своими
глазами видела женщину, которая лежала в объятьях ее мужа, но была ли это
истина? Нет, неважно, что она видела. Важно было то, что они с мужем любили
друг друга. Если бы там была не одна, а пять женщин, все это неважно, потому
что у молоденького лейтенанта и его очаровательной жены была любовь. Это
главное, это, а вовсе не мимолетная похоть. Это она поняла потом, когда
сама стала класть голову на чужие подушки.
* * *
Зульхиза, почувствовав, что мысли заходят «не в ту степь», стала осматриваться
в салоне самолета. Кажется, они приближаются к Уфе.
«Ах, если бы ее любовь, сердце, полное любви, не разбилось тогда, если
бы ей не пришлось искать утешение в жизни, эти пронзительные струны души
так и не были бы задеты», -- подытожила свои мысли Зульхиза, спускаясь
с небес на землю.
Но мысль, греховная мысль уже засела в ней, и когда она открыла дверь
такси, ее словно ударили. Ей показалось, что прошлое, давно забытое прошлое
возвращается…… Была такая же теплая ночь, такое же такси. Даже плотный,
симпатичный дядечка -таксист казалось, не изменился вовсе. Всю долгую дорогу
от аэропорта ее терзало страшное предчувствие. В темном подъезде, когда
она поняла, что лифт не работает, еле-еле пересилила себя, не убежала со
всех ног.
«Чего ты боишься, -- спросила она себя. -- Не может быть, чтобы судьба
дважды одинаково пошутила с тобой!» И, словно желая быстрее избавиться
от буравчика сомнения, побежала наверх. Все также громко стучат ее туфли
…
Она тихо открыла дверь, быстро вошла. Тут же на нее обрушился аромат
роз. Вон они, на полу, в большой вазе, приготовлены для встречи утром в
аэропорту. Только в спальне тихим светом горит ночник. Услышав смех, Зульхиза
резко остановилась, все еще не веря. Но уже нельзя было не сделать последний
шаг: женщина заглянула в комнату и резко закрыла глаза. Поздно -- увиденное
уже впечаталось в мозг. Два тела -- ее муж Хадый, а с ним… ее дочь… Хаят…
Зульхиза машинально закрыла руками округлившийся рот, чтобы странный
звук -- то ли стон, то ли смех -- не вырвался наружу. Попятилась. Так она
дошла до двери и словно тень выскользнула наружу. Силы ее оставили, она,
обхватив голову руками, опустилась на каменные ступени. Очнулась, когда
хлопнула дверь подъезда. Надо как можно быстрее уйти!
Когда шаги умолкли, она, как вор, покидающий место преступления, осторожно
спустилась вниз. Дошла до остановки, и тут ее бросило в жар -- она хватилась
шелкового шарфика. А что, если она остался в квартире?! Не помня себя,
она вернулась обратно. Шарфик лежал на ступеньке перед дверью… Она успокоилась,
словно все проблемы остались позади, вышла на улицу. Первый же таксист
лихо тормознул у ее ног.
* * *
Хадыя показали ей на одном из банкетов в доме нового русского.
-- Господин Хадый безумно влюблен в ваш талант, -- сказала Зульхизе
дамочка, которой кружил голову запах чужих денег.
Уставшая от бессмысленных, беззастенчивых банкетов, Зульхиза равнодушно
пожала плечами.
-- Красавица моя, ты даже не знаешь, что это за человек, -- возбужденно
шептала дамочка, порывисто вдавив в руку Зульхизы острые коготочки. --
Ты даже не можешь вообразить, насколько он богат. Захочет, так просто осыплет
тебя золотом с головы до ног!
-- Разве ты не знаешь, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке,
-- съехидничала Зульхиза. -- Кто расстанется с деньгами просто ради твоих
красивых глазок…
К своим сорока у нее не осталось ни надежд, ни желаний: жизнь только
длинная дорога, которая обрывается в пропасть.
А ведь жизнь артистки поначалу казалась ей раем. Аплодисменты, цветы,
банкеты. А потом.. Потом, обняв букет, возвращаешься в свою общагу, полную
тараканов. Надеешься, что будет квартира, достаток. Но… ничего не меняется.
Только очередь на квартиру все растет и растет -- артисты, работники сцены...
Кошельки пухнут только у начальства, которое, кажется, приходит в театр
только для того, чтобы побыстрее получить квартиру.
Нищета пронзила самое существо Зульхизы. Нет у нищеты ни конца, ни
края. Нет и надежды. Будь ты соловушкой, все равно будешь стоять в одной
очереди вместе со всеми. И получать будешь как все. Живем-- то все равно
в советской стране.
Достала бедность. Достала головная боль, когда не знаешь, в чем выйти
на сцену. Помнится, ей впервые сшили костюм для выступления на официальном
концерте. И вот пришлось идти на поклон к певице, которая когда-то работала
за границей. А все потому, что у нее не было приличного белья, которое
можно одеть с таким платьем. До сих пор в дрожь бросает, как вспомнит.
И ей никогда не забыть, как эта женщина в минуту ее триумфа, когда ей аплодировал
весь зал, многозначительно поглядывала на ее грудь.
Конечно, были и радости. Ее сделали заслуженной, а потом и народной
артисткой, дали комнату в коммуналке. Так что если раньше она боролась
с тараканами, то сейчас к ним добавились соседи-алкаши.
Времена меняются, не поспоришь. Если хочется, можно заработать. Но
и возраст уже не тот, и к тому же Зульхизе уже давно не интересно кривляться
под легкомысленную музычку из трех-четырех нот. Мастерство Зульхизы, которая
всю жизнь нарабатывала мастерство, соперничая сама с собой, высоко ценили
знатоки и любители. Зря, что ли, злые языки смеялись над ней: «Тридцать
евреев да десять русских -- вот кто слушает тебя». Так что неудивительно,
что в последнее время Зульхиза чувствовала себя художником, который вынужден
красить заборы.
* * *
-- Повернись, он уже полчаса пялится на тебя, -- умоляла дамочка. --
Не обижай такого человека!
Зульхиза обернулась. Среди самодовольных сытых мужчин стоял сухопарый,
невысокий, невзрачный человек. Он и вправду глаз не сводил с Зульхизы.
Заметив ее взгляд, грустно улыбнулся и деликатно поднял тонконогий бокал
с вином.
И в этот вечер, да и в другие, он не стал досаждать ей разговорами,
даже не подошел. Единственное, что он позволял себе -- это его восхищенный
взгляд.
Самодовольные мужчины отталкивали ее своей навязчивостью. Поэтому Хадый,
все время остававшийся в тени, привлек к себе внимание Зульхизы.
И вот с какого-то времени на концертах Зульхизе стали больше дарить
цветов. Какие-то симпатичные парни посреди зимы вдруг стали подносить ей
красные розы. Тайна раскрылась быстро.
-- Спасибо тебе, сестренка, -- сказала ей как-то в фойе продавщица.
-- Дела у меня в последнее время пошли в гору. Как только твой концерт
-- один мужчина скупает у меня все цветы.
Словно паук, завлекал ее в свои шелковые нити Хадый, и ей вдруг снова
стало интересно жить. Странно, он умел быть таким, каким хочется именно
ей. Зульхиза сама не знала, чего она хочет, а он знал.
Его прозорливость и чуткость пугали Зульхизу. Его беспощадный ум, казалось,
видит ее насквозь. Выглянет из-- под маски и снова скроется, уже под новой
личиной.
Хадый не скрывал, что он влюблен в ее талант, и это было так ново для
Зульхизы. Впервые мужчину привлекало не ее тело, а ее талант, воплощение
ее души!
Для них обоих этот союз был плодотворен: у Хадыя много денег, зато
имени нет. А у Зульхизы есть громкое имя, а в карманах гулкая пустота.
Слава, которую Зульхиза не знала, куда девать, помогла Хадыю войти в сферы,
о которых он даже не мечтал, стала ключом к дверям, доселе казавшимся недоступными.
И если раньше он был просто богат, то теперь его богатство стало просто
неслыханным.
Вначале она не верила, что жизнь может быть такой -- не успеешь пожелать,
как все уже перед тобой. Странно, и в то же время приятно, очень приятно.
Иногда Хадый своей заботой, опекой даже ставил ее в неудобное положение,
порой -- просто шокировал.
-- Ты себе цены не знаешь, вот твоя беда, -- не уставал повторять Хадый.
-- Ну, допустим, знаю… И что с того? Не сметана, на хлеб не намажешь…--
отбивается Зульхиза.
-- Если голова варит, еще как намажешь. И не сметаной, а черной икрой,
-- сердится на ее непонятливость Хадый. И продолжает учить ее.
Когда зовут выступать, он долго торгуется, требует гонорар, называет
свои условия. Даже в клуб заедет, все осмотрит -- а вдруг такой зал, что
выступать там унизительно?
Однажды Зульхизу позвали в один из райцентров недалеко от Уфы. Когда
артисты собрались в путь, Хадый был в командировке. Он подоспел, когда
до концерта оставалось всего полчаса. По своей настырности он заглянул
в зал Дома культуры, походил по сцене, заглянул за кулисы. «Здесь так холодно,
что даже собака околеет на привязи, а вы позвали выступать народную певицу,
-- резко бросил он директору клуба, который семенил за ним на задних лапках,
чувствуя хозяина. -- Зульхиза Мирзаевна у вас выступать не будет. Сперва
создайте для нее условия». С этими словами он усадил Зульхизу в свой Мерседес,
и они умчались в Уфу.
Вот так он учил и ее, и всех, кто ее окружал, с кем сталкивала судьба.
Зульхизе поначалу это было любопытно, но потом она поняла. Хадый -- купец,
и купец мудрый. Он прекрасно знает цену таланту Зульхизы, потому и бережет,
и лелеет, и дрожит над ней, словно ювелир над редким алмазом. Потому и
тратит на Зульхизу большие деньги, словно камнерезчик, который вытачивает
редкий красоты бриллиант, который стократ окупит все его труды. И это --
естественно. Таковы законы рынка.
Все это нравилось Зульхизе. Наконец-то все справедливо, наконец-то
все на виду. Разве это не благо для артистки, которая прозябала в своей
коммуналке, соседствуя с тараканами и пьющими соседями?!
У нее было три мужа. Первый ей изменил. Второй ревновал к каждому столбу.
«Ты должна петь только для меня», -- говорил он. Случалось, бил. Требовал,
чтобы ушла со сцены.
Выходить за третьего ей не хотелось. Он был художник, и Зульхиза согласилась,
думал, раз творческие люди, будут опорой друг другу… Прожили вместе недолго.
Он стал завидовать ее успехам, унижал прилюдно.
А вот Хадый не пытался погасить ее, ему хватало ума греться в лучах
ее славы. И Зульхиза ценила его.
* * *
Такси летело по темным бесшумным улицам города. Зульхиза уже пришла
в себя, сумела укротить свое сердце. «Ты уже была гордой! -- сказала она
себе. -- Пусть теперь скажет свое слово разум!»
Теперь ей надо понять, как жить дальше, жить, не поддаваясь чувствам,
жить, определив свои приоритеты. Самое главное, она знает, что нет на земле
любви, о которой она мечтала всю жизнь. Ее просто нет. И потому нельзя
никого любить, нельзя никому верить.
Когда ты любишь, ты открыт, а потому беспомощен, беззащитен, жалок.
Никто не может тебя унизить, ранить больнее, чем любимый человек. Это --
первое.
А измена… Ну что же, она давно подозревала, что у Хадыя кто-то есть,
только закрывала глаза, не хотела в это верить. Потому что не верить --
удобно, потому что жила в ней надежда, что все перемелется, все пройдет…
* * *
Зульхиза не сказала лейтенанту, что беременна. Тем, кто любопытствовал,
говорила резко: «Нагуляла…» Дочери сказала коротко: «Твой папа умер». Не
хотела дальнейших расспросов…
А все потому, что Хаят была для нее помехой. Когда ей было два месяца,
Зульхиза набила рюкзак пеленками и отвезла дочь к матери. Приезжая три
или четыре раза в год, она щедро одаривала Хаят гостинцами, а малышка никогда
не решалась подойти к этой чужой тетеньке, которая год от года становилась
все утонченней, все недоступней.
Когда Хаят исполнилось четырнадцать, мать умерла, и Зульхизе пришлось
забрать дочь к себе. Если бы она нашла дорожку к сердцу ребенка, все можно
было исправить, но Зульхизе было не до нее: она как раз разводилась с третьим
мужем.
За два года стыдливая деревенская девчушка, предоставленная сама себе,
преобразилась до неузнаваемости. У нее объявились какие-то сомнительные
друзья, она стала исчезать на день, на два, а потом стала пропадать неделями.
Когда Зульхиза спохватилась, было уже поздно -- ее слово ничего для Хаят
не значило.
И вот Хадый нашел для нее какие-то слова, как-то приручил ее. Это стало
настоящим чудом для Зульхизы. Из нечесаной, грубящей по любому поводу,
неприятной хулиганки получилась милая девушка. Хадый отвадил ее от компании,
удивительно, но Хаят стала домоседкой. Только и слышно было «папочка»,
«папочка». А Хаят и рада была спихнуть заботу о дочке в заботливые руки
мужа…
* * *
Разом все припомнила Зульхиза. Ну что же, люди всегда используют друг
друга в собственных целях. А Хадый будет бережно использовать Хаят. «Можешь
радоваться, дочь попала в надежные руки», -- с горькой усмешкой подумала
Зульхиза. -- Хадый будет заботиться о своей «дочурке», пристроит в теплое
местечко, а потом удачно выдаст замуж. «Папочка» -- хороший купец, он знает
свое дело».
Дольше всего пришлось бороться с задетой гордостью, но и на нее нашлась
управа: «В этой жизни чувства лишь мешают. Тебя ранят, если ты ранима.
И все это -- только дым. Реальны только вещи, им можно пользоваться, с
ними можно жить. Только они и существуют на свете, только они -- что-то
настоящее в этой жизни».
За окном аэропортовского буфета, за столиком которого она провела бессонную
ночь, забрезжило утро. Впервые Зульхиза радовалась, что никто не узнавал
ее за темными стеклами огромных супермодных очков, которые она привезла
из Италии. Какие-то мужчины, видя одинокую женщину, подходили, пытались
заговорить, но, натолкнувшись на ее ледяной тон, быстро уходили прочь в
поисках более сговорчивых особ противоположного пола.
И это же удручало ее. «Да-да-да, -- говорила она сама себе. -- Я --
бриллиант, сокровище. Но если я останусь без золотой оправы, я стану просто
камушком, ведь никто не поверит, что бриллиант может просто так валяться
под ногами».
Решившись, она позвонила домой.
-- Встречайте, -- радостно защебетала она. -- Я соскучилась, бросила
все, прилетела!
Ее воля, сжатая в кулак, даже не пискнула от такой наглости…
Теперь она смотрела на дочь, которая радостно спешила ей навстречу
с огромным буектом роз, совсем другим взглядом -- взглядом соперницы: Хаят
как две капли воды была похоже на нее, молодую. Именно это ее немного утешило.
«Хадый все равно любит меня, мою молодость», -- такая странная мысль пришла
ей в голову.
Но как только дочь без тени смущения обняла ее, ее словно вывернуло
мясом наружу. «Значит, они давно уже вместе, -- поняла она. -- Значит,
они уже приучены к этой лжи, к этой двойной жизни».
Уже дома, после того, как Хадый принес ей кофе, вкуснейшие рогалики
(умеет, умет ее муженек обо всем позаботиться!), он обнял ее за плечи и
ласково, нежно сказал:
-- Ну вот мы опять втроем.
Сердце даже не шелохнулось, и только тело вдруг дернулось, словно у
него тоже были какие-то свои права, свои воспоминания. Зульхиза еле сдержалась,
чтоб не выплеснуть кофе в лицо Хадыю. «Устала, -- промурлыкала она. Ее
совсем не тянуло в спальню. -- Полежу-ка я на диванчике».
Дочка вскочила и побежала за подушкой…
Ее разбудил телефонный звонок. Послышался ласковый голос Хадыя: «Золотце,
это журналисты… Они ждут тебя в Доме Печати, ты помнишь, мы хотели провести
пресс--конференцию…»
Она резко села, вспомнив все, что с ней было этой ночью. При свете
дня эти переживания показались ей кошмарным сном. Сейчас ей ничуть не хотелось
уходить из дорогой, уютной квартиры назад, к соседям-алкашам, в бездну
нищеты.
-- Иду, дорогой, -- проворковала она. -- Иду!
И первое ее движение было вытащить из сумочки темные очки, которые
она привезла из Италии. Если Хадый не поймет, что она знает обо всем, то
все останется по-прежнему. Надо лишь спрятать глаза! Надо спрятать глаза…