Speaking In Tongues
Лавка Языков

Рафаэль Левчин

РАЗГОВОРЫ В ШАРАНТОНЕ



Дух. Кто звал меня?
(Гёте, "Фауст")


Я позвал тебя. Думаешь, тот,
Персонаж философского действа?
На фантастику, брат, не надейся!
Я реален, как сток нечистот.
(П.Антокольский)


О, сад моих друзей, мазох моих врагов!..
(А.Парщиков, из неопубликованного)






Темнота. Внезапно включаются звуки зрительного зала: покашливание, шипение тех, кому опоздавшие наступили на ноги, бульканье, разворачивание конфет, поцелуи…
ГОЛОС. Мы находимся в психиатрической лечебнице Шарантон, что в окрестностях Парижа.
Луч света выхватывает из темноты человека. Он молод, одет в подобие пижамы, на ногах -- шлёпанцы. Он стоит, вытянувшись и глядя в зал невидящими глазами. Он красив.
ГОЛОС. Первый сумасшедший. Называет себя Фаустом.
Фауст поворачивается и уходит в глубину сцены. Его место занимает маленький старичок с огромными глазами. Пижаму и шлёпанцы он носит с небрежным изяществом.
ГОЛОС. Второй сумасшедший. Называет себя маркизом де Садом. И, насколько можно быть в чём-то уверенным в этом мире, действительно таковым является.
Маркиз де Сад, отвесив поклон, уходит за Фаустом. Его сменяет человек лет пятидесяти. Бросив в зал равнодушный взгляд, отворачивается.
ГОЛОС. Третий сумасшедший. Никак себя не называет.
Третий сумасшедший уходит. Появляется маленький человечек, похожий на большую крысу. Шныряет глазками, хихикает.
ГОЛОС. Четвёртый сумасшедший.Называет себя шефом тайной полиции Фуше. На самом деле он просто мелкий сыщик, но страдающий манией величия.
Фуше, ещё раз хихикнув, исчезает. Луч смещается вправо. В кругу света оказывается обладатель голоса. Одет так же, как и все остальные. Возраст определить трудно. Черты лица словно стёрты, лишены индивидуальности. Слегка наклонив голову, представляется:
-- Пятый сумасшедший. Называю себя Творцом.
Поворачивается и уходит. Свет гаснет. Тишина. В глубине сцены загорается слабый, как будто колеблющийся огонёк, освещает лицо Фауста, силуэты остальных.
ФАУСТ. Ты безобразен, бес! А ну, катись!..
(Пауза.)
Свет меркнет.Мне, конечно, это снится.
(Пауза.)
Остался непристойный моностих,
Где что ни слово, то -- во всю страницу.
(Пауза. Постепенно повышает голос.)
Рассвет остался в ракурсе земном,
воды в стаканах тяжелей и резче,
гигантский моностих во всё окно --
и мой пергаментный безрукий росчерк!
Огонёк становится ярче.
МАРКИЗ ДЕ САД. Я всегда считал, что людей с повреждённой психикой недостаточно просто изолировать от общества. Следовало бы их кастрировать -- для их же собственного спокойствия.
ТРЕТИЙ СУМАСШЕДШИЙ. Начнём с вас, маркиз?
Огонёк разгорается в полную силу. Это фонарь в глубине сцены. Теперь видно, что маркиз де Сад стоит у пюпитра и пишет. Остальные сидят или лежат на койках-раскладушках.
САД. Надо, знаете ли, отличать практические рекомендации от чисто теоретических изысков. К тому же я-то не сумасшедший.
ФАУСТ (Голос совершенно другой, резкий, металлический. Это мог бы быть голос Мефистофеля).
Вы, поющие лишь в хоре!
Вы, безрукие каменья!
Здесь страна фантасмагорий,
окольцованная тенью…
ФУШЕ (Саду). Простите, что вы сказали насчёт политического сыска?
ТРЕТИЙ (Саду). Вот с вашими изысками мы и сидим по уши в дерьме!
Фуше, хихикая, слюнявит огрызок карандаша, что-то записывает на клочке бумаги.
САД (Третьему). Вы ещё молоды. Я повидал гораздо больше вашего. Подумайте,я был даже секретарём секции Пик…
ФУШЕ (хихикая). Да вы якобинец, а, маркиз?
САД. Отнюдь нет. Я антиякобинец. Более того, я обожаю короля.
ТВОРЕЦ. Какого?
САД. Я хочу, чтобы дворянству возвратили его блеск, ибо утрата этого блеска дворянством ничему на пользу не служит. Я хочу, чтобы король был вождём нации…
ФАУСТ (голос вновь изменился. Возможно, сейчас он -- Вагнер).
Сколько б грехов ни давило горой на грудь,
сколько б ни высветила ночь оком внимательным,
есть у меня мандрагоры корень и вечноживая ртуть,
и да смилуется Трисмегист над последним романтиком!
САД. Вообще же я за две палаты, как в Англии…
ФУШЕ (записывает, бормоча). Английский шпион!
САД. Я не преступник. Но я провёл за решёткой более тридцати лет.
ТВОРЕЦ. Новый Вийон!
САД. Я сидел в Нормандии и на Сардинии, в Марселе и в Париже. Я сидел в Венсеннском замке и в Бастилии. Я сидел при Людовике XV, при Людовике XVI, при жирондистах, при якобинцах, при Директории, а теперь сижу при корсиканце…
Фуше хихикает, записывает.
САД. В Марселе меня хотели гильотинировать, а тело сжечь, и пепел развеять по ветру. Кстати, о гильотинах -- один мой знакомый, русский аристократ (людоед, между прочим), изобрёл аппарат, отрубающий головы дюжине человек зараз.
ФАУСТ (первый голос).
Шиповник, бледно-розовый фантом,
как письма в пальцах вырваться пытаясь,
так я сказал душе, что я готов
сорваться, слиться в капельку металла.
Там -- две рапиры на стене в тени,
там -- время, разомкнувшее колени,
там -- Маргарита… и ещё огни…
(Крик.)
Я больше не скучаю ни мгновенья!!!
САД. Впрочем, скоро у нас снова будет король. Не корсиканский бандит, а настоящий король, от головы до пят.
ТВОРЕЦ. Откуда такая уверенность, маркиз?
САД. Насколько мне известно, наш маленький капрал увяз в русских снегах. Это начало его конца. Мой отец, профессиональный военный и дипломат, бывал в России в качестве посланника. Он как-то сказал мне: "Упаси нас бог оказаться втянутыми в войну с русскими. Россию невозможно завоевать, но если бы даже и удалось, то уж удержать в подчинении не удастся". Отец знал, что говорил. Именно при нём у русских вспыхнула крестьянская война, самая настоящая Жакерия.
ТВОРЕЦ. Вы, маркиз, пророк задним числом. Вот что значит, периодическая печать доходит нерегулярно и с большим опозданием! Российская кампания была два года тому назад, а на сегодняшний день Бонапарт выдворен на какой-то остров -- забыл его название, -- Бурбоны вернулись, на троне король Людовик XVIII.
САД (равнодушно). В самом деле? Ну, значит, я сижу уже при Людовике XVIII. Хрен редьки не слаще.
ФУШЕ (хихикая). Должен вам заметить, маркиз, что вы сейчас наговорили лет на пятнадцать строгого режима!
САД (Третьему). Терпеть не могу идиотов. Вам ближе, дайте ему по физиономии.
Третий бьёт Фуше, тот невыносимо тонко визжит.
САД (не переставая писать, лишь чуть повысив голос). Господин наблюдатель!
Входит надзиратель. Трудно определить по фигуре и голосу, мужчина это или женщина. Он бочкообразен, монотонен, нерешителен и жесток. Вероятно, хороший семьянин.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Кто?!
ФУШЕ (тыча пальцем в Третьего). Он, он, он!!!
Надзиратель даёт Третьему в зубы. Третий сплёвывает кровью. И все остальные, кроме Надзирателя, тоже плюют кровью.
НАДЗИРАТЕЛЬ. В следующий раз -- убью! Понял?
Третий кивает и снова плюёт кровью. Остальные -- тоже.
САД. Убийство есть последний предел сладострастия.
НАДЗИРАТЕЛЬ. А ты, бывший… Что ты там строчишь?
САД (не переставая писать). С вашего разрешения, пьесу, господин наблюдатель. Вы же знаете, романы я уже лет десять не пишу, только пьесы.
НАДЗИРАТЕЛЬ. А она -- не того?..
САД. Что вы, как можно. Не первый день здесь, порядок знаю.
НАДЗИРАТЕЛЬ. То-то. А ежели замечу, что ты опять подстрекаешь…
САД. Подстрекать -- моё основное занятие, господин наблюдатель. Находясь в Бастилии, я подстрекал уличную толпу к штурму, крича через окно, что в тюрьме уничтожают политических заключённых.
ТВОРЕЦ. Так это была неправда?
САД. В Бастилии вообще не было политзаключённых. Кроме меня, там находилось пять человек, обвинённых в подлогах, и никто их, насколько мне известно, не собирался уничтожать… Меня тут же перевели в другую тюрьму, на следующий день народ взял Бастилию, а я просидел ещё год.
ФАУСТ (голос Мефистофеля).
Посмотрите, вот потеха --
как они судьбу пытают
и, уверовавши в эхо,
головню в огне катают!
НАДЗИРАТЕЛЬ (лениво). Заткнись! (Саду.) Слышь, бывший, а верно, что ты знаешь две тыщи… этих… извращеньев?
САД. Нет, господин наблюдатель, это абсурд.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Чего?
САД. Абсурд, с вашего позволения.
НАДЗИРАТЕЛЬ. А-а… (Вдруг свирепеет.) Ты мне арапа не заправляй! Я тебя про чего спрашиваю?!
САД. Так ведь я же и говорю, что это аб… абсолютно невозможно. Какой мозг в состоянии вместить столько? Лично мне известно не более шестисот вариантов; впрочем, почти все они лежат вне европейской традиции.
НАДЗИРАТЕЛЬ (успокаивается, услыхав знакомое слово). Лежат, говоришь?
САД. Вы можете ознакомиться с ними, прочитав мои ранние книги. Например, "Сто двадцать дней Содома"…
НАДЗИРАТЕЛЬ. Сожгли твои книги, бывший! На площади! Твой же сын, говорят, подпалил костёр!!
САД. Что ж, напишу новые. Кстати, у меня никогда не было сына, только дочь. Правда, она всегда любила переодеваться в мужское платье…
ТВОРЕЦ. А вы, маркиз, попробовали все шестьсот вариантов?
САД, Невозможно было бы осуществить всё то, что я постиг. Да, я был распутником, но не преступником.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Рассказывай…
САД. Впрочем, я полагаю, что ежели творец вселенной разделил человечество на два пола и взрастил на виноградной лозе гроздья, то будьте премного уверенны, что он сделал это ради нашего наслаждения.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Мели, Емеля!
ТРЕТИЙ. А вы, что ли, в бога верите, маркиз?
САД. Хм… А вы?
ТРЕТИЙ (неохотно). Я думаю, что он есть, но верить в него не стоит.
ТВОРЕЦ. Это почему же?
ТРЕТИЙ. Если его всё же нет, то верить в него глупо. А если есть, то ему наплевать -- верят в него, не верят. Его не убудет.
САД (в первый раз настолько заинтересовывается разговором, что откладывает перо). Любопытная точка зрения! Почти совпадающая с моей! Единственная ошибка, которую я не склонен простить человеку -- это идея бога! Что может быть отвратительнее, глупее, преступнее этой химеры?! Вы правы, друг мой: есть бог или нет, не столь важно! Но не верить в него -- необходимо! Он -- помеха на пути! Природе -- вот кому стоит поклоняться, ибо она достаточно мудра и последовательна, чтобы не создать даже возможности отклонений, ей не угодных.
ТВОРЕЦ. Так, может быть, природа и есть бог?
САД. Но как же быть в таком случае со старой доброй традицией -- по образу и подобию? Кстати, если учесть, что первые люди жрали сырое мясо, при ходьбе помогали себе руками -- да что там, передними лапами! -- и с головы до ног были в шерсти, то хорош же с виду ваш бог!
ТВОРЕЦ. Существует также мнение, что природа -- мать, а бог -- отец. И Мать была пуста и бесплодна, пока бог не вошёл в неё…
САД. О-ля-ля! Этакий добрый папенька…
ФАУСТ (голос Вагнера).
Скрючен подвал, череп налит огнём,
тигель, хрупкий мой след, раскалён ещё…
Там рождается он, там, за прозрачной бронёй…
Только бы в этот момент не допустить просчёт!
САД. Нет уж! Бог, если он есть, -- абсолютное зло! Позвольте вам напомнить хотя бы следующее место из Писания: "Дорогою на ночлег случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего…". Вдумайтесь! Бог, бродящий ночью по большой дороге, как бандит, и покушающийся на предательское убийство! Да не кого-то там, а пророка, которому он сам только что поручил вывести избранный свой народ в землю обетованную! И чем же его можно умилостивить? Только кусочком окровавленной, ещё тёплой детской плоти! А?! Чем же этот так называемый истинный бог лучше Молоха, лучше Кибелы? (Спокойнее.) Говорят, моё имя стало нарицательным. Так скажите по чести, не заслуживает ли этот свирепый бог звания "садист номер один"? Я представляю себе, как на Страшном суде этот неумолимый бог обращается к праведникам: "Когда вы увидели, что на Земле всё порочно и преступно, почему вы упорствовали на стезе добродетели? Постоянные несчастья, которые я обрушивал на мир, разве вас не убедили, что я люблю только беспорядок? Разве я не давал каждый день пример разрушения -- что же вы не подражали мне, глупцы, почему вы не разрушали?!"
ТВОРЕЦ. Но если, повторяю, бог -- природа…
САД. Тогда я хотел бы нарушить её планы, противодействовать её развитию, остановить движение звёзд,разрушить планеты, плывущие в пространстве, уничтожить то, что ей служит, создать то, что ей вредит, -- одним словом, оскорблять её во всех её творениях, срывать все её великие начинания!
ТВОРЕЦ. Вы противоречите себе, маркиз!
САД. Натурально, противоречу, а как же иначе! Потому что я спорю, потому что я мыслю! Противоречу -- стало быть, существую. Не противоречат себе только такие, как наш бедный друг. (Кивок в сторону Фауста.) Да и то -- кто ведает, какие вопросы задаются, какие бури кипят в их скрытом от нас мире? Да ещё не противоречат себе те, кому головной мозг -- излишняя обуза. (Лёгкий кивок в сторону Фуше и Надзирателя.) Они и спинным прекрасно обходятся… Любопытно было бы проделать с ними небольшой эксперимент -- удалить полушария! Убеждён, что они бы даже не заметили… Кстати, господин наблюдатель, не сочтите за назойливость -- мне кажется, наступает время обеда.
НАДЗИРАТЕЛЬ (всё это время смутно страдавший из-за непонимания разговора и невозможности придраться). Ишь чего! Жрать захотели? А вот не принесу! Посидите сегодня с пустым брюхом! Что, съели?
Общий ропот.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Молчать!!!
Ропот стихает.
НАДЗИРАТЕЛЬ (растрогавшись от собственной доброты). Ладно, сволочи, так и быть! Без меня б вам труба! (Выходит.)
САД (продолжая писать). Что ж, кажется, можно поставить точку. (Ставит точку.) Пьеса вчерне закончена.
ТВОРЕЦ. О чём она, если не секрет?
ФАУСТ (голос Мефистофеля).
В этом мире маленьких предметов
и забавных плюшевых лосей
подмалёвком проступает лето
и зима ложится кистью всей.
В длинном мире брошенных предметов
круглым небом выжжена печать,
и отшелушившаяся ретушь
перхотью щекочет по плечам.
Столкновенье выпуклых предметов
поглощает линию с лихвой.
И оставят живопись поэты.
Крест.
Осина.
Дым над головой…
САД. Пьеса называется "Робеспьер в аду". Впрочем, пожалуй, я назову её как-нибудь поскромнее. Скажем, "Сны перед казнью". Содержание таково: Робеспьер спит и видит сны в свою последнюю ночь. Ему снится, что он уже казнён и пребывает на том свете, где ему приходится держать ответ за всё, содеянное им при жизни.
ТВОРЕЦ. Мы могли бы её поставить?
САД. Да… думаю, что да. Актёров нужно немного, но в пьесе, кроме людей, участвуют куклы. Так что один из актёров должен быть опытным кукловодом.
ТВОРЕЦ. Что ж, мне случалось заниматься и этим.
САД. Великолепно. Вот ваш текст. (Отделяет часть листков.) Куклы найдутся. Робеспьера… попробую сыграть я сам!
НАДЗИРАТЕЛЬ (входит с подносом). Сегодня вам жратва сухим пайком -- на кухне плита не работает. Ничего, перебьётесь. (Раздаёт хлеб и сыр.)
САД. Кончается пьеса тем, что распахивается дверь и на пороге появляются жандармы, пришедшие конвоировать его к месту казни. Но Робеспьер не просыпается. Он умер во сне.
ТВОРЕЦ. М-да…
Тем временем все едят: Фуше -- давясь и брызгая слюной, Третий -- медленно и угрюмо, Фауст отщипывает маленькие кусочки, положив хлеб и сыр рядом с собой. Творец и Сад тоже берут свои порции. Творец ест рассеянно, но с явным аппетитом. Сад моментально всё проглатывает, тянется к хлебу Фауста. Фауст не реагирует.
ТРЕТИЙ. А ну, маркиз, бросьте!
САД (отломив кусок, невинно). Что именно?
ТРЕТИЙ. Положи на место, ну!
САД (сунув кусок в рот). Чем это место хуже любого другого? (Жуёт.)
ТРЕТИЙ (сжав кулаки). Ах ты!..
НАДЗИРАТЕЛЬ. Ну? Ты опять?!
САД (как ни в чём не бывало). Господин наблюдатель, не хотите ли сыграть жандармов? Их, правда, двое, но вы, я уверен, смогли бы и целый взвод…
ТВОРЕЦ. И вам не стыдно, маркиз?
САД. Вы о чём? А… Нет, не стыдно. Я голоден, а он, судя по всему, в еде почти не нуждается. И вообще, как говаривал Гельвеций, угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность.
ТРЕТИЙ. Гадина!
САД. Так как, господин наблюдатель?
НАДЗИРАТЕЛЬ. А чего ж… Только у меня память плохая…
САД. Вам нужно будет произнести всего два слова: "Именем народа!". Запомните? Впрочем, извольте, я вам запишу. (Пишет, отдаёт листок Надзирателю. Смотрит на Фуше.) Вы, пожалуй, тоже пригодитесь… (Третьему.) А вы кого бы хотели сыграть в этой пьесе?
ТРЕТИЙ. Плевал я на твою пьесу!!
САД. Отлично! Будете публикой!
Фонарь гаснет. Фауст, Надзиратель, Третий спускаются со сцены и садятся в первом ряду. Некоторое время ничего не происходит, кроме приглушённой возни, как обычно при перемене декораций. Затем вспыхивает луч света. В кругу света лежит человек. Лицо его почти целиком закрыто повязкой. Вспыхивают ещё три луча. Они хаотично мечутся, выхватывая из тьмы лица трёх Эриний.
ЭРИНИИ. Робеспьер, Робеспьер, Робеспьер!!!
ПЕРВАЯ ЭРИНИЯ. Робеспьер, пришло время
расплаты!
ВТОРАЯ ЭРИНИЯ. Встань, очнись!
ТРЕТЬЯ ЭРИНИЯ. Кровожадный убийца, тиран, узурпатор,
злое чудовище,
твоя вина не нуждается в доказательствах!
Отныне ты наш!
ПЕРВАЯ ЭРИНИЯ. Ты уже осуждён!
ВТОРАЯ ЭРИНИЯ. Встань, очнись!
ЭРИНИИ. Робеспьер, Робеспьер, Робеспьер!
Робеспьер, ворочается, стонет.
ЭРИНИИ. Ты наш, ты наш, ты наш!
ПЕРВАЯ. Мы будет преследовать тебя до скончания вечности.
ВТОРАЯ. Взмолишься о пощаде -- мы напомним тебе о твоей
беспощадности!
ТРЕТЬЯ. Упадёшь -- крикнем:
"Вставай!"
ПЕРВАЯ. Ты осуждён, Робеспьер,
во веки веков
в бесконечном времени
бежать по безразмерному колесу пыток!
ТРЕТЬЯ. Кровь, кровь!
Липкая кровь!
Земля покрыта коркой ссохшейся крови!
ВТОРАЯ. Так хотел ты, Робеспьер!
ТРЕТЬЯ. Что же ты молчишь? Говори,
если можешь.
РОБЕСПЬЕР. Кто?.. Зачем?..
Эринии хохочут.
ВТОРАЯ. Он не понимает!!
ПЕРВАЯ. Ты мёртв, Робеспьер,
и мы -- твои обвинители!
ВТОРАЯ. Твои преследователи!
ТРЕТЬЯ. За гробом!!
РОБЕСПЬЕР (хватаясь за горло). Я… казнён? Как же я… говорю?
ПЕРВАЯ. Казнено твоё тело.
Душа же осталась нам.
ВТОРАЯ. Навечно!!!
РОБЕСПЬЕР (прикасаясь к повязке). Но… я чувствую боль от раны…
ПЕРВАЯ. Точно так же, как глаз
ещё долго ощущает соринку,
хоть она давно вынута,
так и душа
после смерти
ещё долго хранит ощущения тела,
помнит боль,
страдает от жажды и голода.
Человек очень телесен!
ВТОРАЯ. Тем слаще терзать его!!
РОБЕСПЬЕР (сухо). Когда я был гильотинирован?
ПЕРВАЯ. Девятого термидора,
в шесть часов вечера,
десять часов назад, без суда.
Труп брошен на свалку.
ТРЕТЬЯ. Вместе с тобой казнены
Сен-Жюст и Кутон.
ПЕРВАЯ. Сегодня взойдут на эшафот
семьдесят твоих сторонников!
РОБЕСПЬЕР. Так. А вы…
ЭРИНИИ. Мы будем преслеедовать теебяяя сквозь Всеелееееннуююю!!!
РОБЕСПЬЕР (усмехнувшись). Достаточно, мне всё ясно. Не вам судить меня, если вы и существуете. Лично я склонен думать, что вы снитесь мне. И сейчас я намерем проснуться. Сгиньте, призраки!
Эринии бессильно повисают на чёрной ширме, которая только теперь становится видна. Ширма падает вместе с куклами, и перед Робеспьером оказываются Эак, Минос и Радамант. Лица судей недвижно-белы, как гипсовые маски. Вокруг по-прежнему тьма. Робеспьеру кажется, что Эак похож на Дантона, Минос -- на Сен-Жюста, а Радамант -- на него самого.
Нарушает молчание
ЭАК. Подсудимый, встаньте. Вы находитесь перед Верховным Трибуналом Республики мёртвых. Отвечайте на вопросы точно и исчерпывающе. Ваше имя?
РОБЕСПЬЕР. Робеспьер.
ЭАК. Полностью!
РОБЕСПЬЕР. Максимилиан Мари Исидор Робеспьер.
ЭАК. Признаёте ли вы себя виновным?
РОБЕСПЬЕР. В чём?
ЭАК. У вас плохая память, подсудимый?
РОБЕСПЬЕР. Моя память меня ещё ни разу не подводила.
ЭАК. Ответ, как всегда, излишне самоуверенный. Что ж, ваша память вам сейчас пригодится.
МИНОС. Вы выдвинули тезис: народ всегда прав.
РОБЕСПЬЕР. Да.
МИНОС. В 1790 году вы утверждали, что народ не только не жесток, но, напротив, проявляет непостижимую терпимость: после стольких веков рабства и пыток ограничивается тем, что сжигает несколько замков и вешает нескольких аристократов. Вы не отрекаетесь от своих слов?
РОБЕСПЬЕР. Нет.
МИНОС. Но ещё в сентябре 1789 года народ ворвался в тюрьмы и стал истреблять арестованных аристократов. Вы одобряли и это?
РОБЕСПЬЕР. Нет.
МИНОС. Как прикажете увязать одно с другим?
РОБЕСПЬЕР. Народ может ошибаться в частностях. Но в целом -- народ всегда прав. Да, сентябрьские убийства были бесчеловечны, но это была естественная реакция масс в условиях окружающего предательства. Интервенты были уже у ворот Парижа, и роялисты готовились освободить заключённых и ударить в спину… Поэтому вполне понятен стихийный взрыв народного гнева…
ЭАК. Стихийный?
РОБЕСПЬЕР. Несомненно.
ЭАК. Ваша партия не приложила к этому руку?
РОБЕСПЬЕР. Ложь.
ЭАК. Но ведь Марат оправдывал сентябрьские убийства?
РОБЕСПЬЕР. Марат -- другое дело…
ЭАК. То есть?
РОБЕСПЬЕР. Марат всегда требовал крайних мер. Лучше сейчас уничтожить сто тысяч, говорил он, чем потом погибнут миллионы. Я никогда не соглашался с ним, но…
РАДАМАНТ. Так-так, продолжайте, пожалуйста, господин Робеспьер!
РОБЕСПЬЕР. Но время всегда доказывало его правоту. Пусть ошибочны были его принципы -- выводы из них оставались единственно верными.
МИНОС. Может ли так быть?
РОБЕСПЬЕР. Он был единственный, кто верно улавливал стадии, проходимые революцией, и каждый новый оборот подтверждал его предсказания. Он был прав, требуя установления республики, диктатуры левой партии, террора -- всего того, против… против чего я в своё время выступал…
РАДАМАНТ. Попутный вопрос, гражданин Робеспьер: как вы лично относились к Марату?
РОБЕСПЬЕР (после паузы). Я никогда не любил его. Слишком разными мы были, слишком по-разному смотрели на всё.
РАДАМАНТ. Он тоже не любил вас.
РОБЕСПЬЕР. Знаю.
РАДАМАНТ. Он считал, что вам недостаёт дальновидности и отваги.
РОБЕСПЬЕР. Возможно. Зато народ любил меня не меньше, чем его.
МИНОС. Мы ещё вернёмся к этой пресловутой народной любви. Не будем забегать вперёд.
ЭАК. Вас называли триумвиратом: Марат-Друг народа, Робеспьер-Неподкупный и Дантон-Циклоп. Вы помните, что крикнул Дантон, когда его везли мимо вас на гильотину?
РОБЕСПЬЕР (сжавшись). Да.
ЭАК. Повторите. Ведь у вас хорошая память.
РОБЕСПЬЕР. Он… он крикнул… "Робеспьер, я жду тебя. Ты последуешь за мной".
ЭАК. Что ещё он сказал перед казнью?
РОБЕСПЬЕР. "Предпочитаю быть гильотинированным, чем гильотинировать других". Но это красивая фраза, не более того. Если бы его фракция победила, он даже помимо желания вынужден был бы…
МИНОС. Возможно. Итак, революция -- это борьба за власть?
РОБЕСПЬЕР. Нет! Так считал Дантон! Это для него революция была лишь средством к обогащению! Он не скрывал, что выше всего ценит хорошую еду, тонкие вина, красивых женщин. Он был рупором денежных мешков, грязных душонок, спекулянтов, округлявших капитал в неразберихе террора…
РАДАМАНТ. Спокойнее, гражданин Робеспьер. Вы не в Конвенте и не в Якобинском клубе.
ЭАК. Богатство -- понятие относительное. Дантон, положим, обитал в роскошном особняке, а вы -- в каморке. Но вы ходили во фраке, а, к примеру, Марат -- в лохмотьях. И ели вы каждый день, верно? А Марат голодал в прямом смысле этого слова…
МИНОС. Ближе к делу.
ЭАК. Власть -- разве это только богатство? А не пьянящее ощущение себя не одной из бесчисленных слагаемых вектора, но рукой, которая этот вектор проводит? Пастырем, а не одним из баранов в стаде?
МИНОС. Повторяю, ближе к делу.
ЭАК. Вы полны гордыни, подсудимый, а ведь гордиться вам нечем.
РАДАМАНТ. Мы знаем, гражданин Робеспьер, что у вас были благородные намерения и чистые помыслы. Увы, остаются не помыслы, а дела. Мы знаем, что вы -- вы лично и ваша партия -- предложили самую гуманную конституцию, провозгласили всеобщее избирательное право, право на труд, свободу личности…
ЭАК. Свободу слова.
МИНОС. Свободу печати.
РАДАМАНТ. Свободу собраний.
ЭАК. Свободу мнений.
МИНОС. Свободу партий.
РАДАМАНТ. Свободу вероисповеданий.
ЭАК. Отмену смертной казни и всеобщее благоденствие!.
РОБЕСПЬЕР. Хватит!! Да, террор перечеркнул демократию! Да, ограничил свободу каждого! Да, открыл дорогу для произвола мерзавцам, всплывшим на волне революции! Да, да, да! И всё это я предвидел… предвидел…
ЭАК. А как же быть с вашими словами: "В революции заходят далеко тогда, когда не знают, куда идут…"?
РОБЕСПЬЕР. Террор был вынужденной, ответной мерой…
ЭАК. Это нам известно. Приняв личину законности, вы делали то же самое, что делал народ в сентябрьские дни в порыве паники и отчаяния.
РОБЕСПЬЕР. Да, страна стала огромным военным лагерем, а жизнь в лагерях не способствует демократическому воспитанию граждан. Но когда идёт смертельная схватка на внешнем и внутреннем фронтах, тут уж не до демократии…
РАДАМАНТ. Это нам тоже известно.
РОБЕСПЬЕР. Закон против аристократов и эмигрантов был вызван этими же причинами… Революцию надо было спасать!
МИНОС. И это нам известно.
РОБЕСПЬЕР. Чего же вы от меня хотите?
ЭАК. Подсудимый, вспомните: "Тот, кто потеряет доверие народа, будет смят и уничтожен, как бы его ни звали: Людовик или Робеспьер." Это ваши слова.
РАДАМАНТ. До поры до времени, гражданин Робеспьер, вы были самым последовательным защитником интересов народа. Мозгом и совестью революции…
ЭАК. И вы отождествили себя с революцией.
РАДАМАНТ. Ваша болезненная подозрительность, именуемая бдительностью, была возведена в ранг закона.
МИНОС. И вы уничтожили тех, кто лучше понимал народ, чем вы. Вы разгромили фракции "бешеных", "ультрареволюционеров" и левых якобинцев -- всех, кто помог вам когда-то справиться с жирондистами. И вы же, вы лично, повинны в гибели Марата…
РОБЕСПЬЕР. Это ложь!!!
МИНОС. Разве вам не было известно,что на него готовится покушение? Вы что-нибудь предприняли? Дали ему хотя бы охрану? И разве не обязаны вы были это сделать, даже если бы вам ничего не было известно? Молчите? Вас устраивало, чтобы он вовремя умер.
РОБЕСПЬЕР (обессиленно). Ложь…
МИНОС. А за ним вы убили Ру и Варле. Вы убили Эбера. Вы убили Клоотса -- за космополитизм. Вы убили Шометта…
ЭАК (в нём словно бы появляется что-то человеческое). Ну, его-то за что? Он признал все свои ошибки -- реальные и мнимые. Он поддерживал тебя. Только потому, что опасно оставлять на высоком посту и вообще в живых человека, чьи единомышленники казнены? В этом ты весь, Робеспьер! Послать на смерть лучшего после Марата революционера за то, что он мог бы сделать…
МИНОС. Они говорили от имени тех, кто отдал революции всё и не получил взамен ничего, -- а для вас они были анархистами и демагогами. Их усилия подвинуть революцию дальше для вас были нападками на правительство, к которому вы принадлежали.
РАДАМАНТ. Вы хорошо начали, гражданин Робеспьер, но вы плохо кончили.
МИНОС. Мудрено ли, что революция окоченела, и мало кто пожелал вас защищать, когда пришла ваша очередь.
ЭАК (к нему вновь возвращается прежнее бесстрастие). С вами сбылось по вашему же слову. Народная любовь фанатична -- было время, на вас молились, -- но не беспредельна. Да и кому теперь мог верить народ, если и Ру, и Шометт, и Леклерк, и Дантон оказались изменниками?
МИНОС. Хотите знать будущее, Робеспьер? Через несколько лет власть захватит артиллерийский офицерик, бывший подчинённый вашего брата, ухаживавший с ним за одной женщиной. И в одном только Бородинском сражении он погубит в десятки раз больше людей, чем погибло за весь период террора…
РОБЕСПЬЕР. Проклятие!! Да кончится ли этот сон?!!
Тотчас куклы падают вместе с ширмой, и перед Робеспьером -- огромный крест, с которого к нему обращается
РАСПЯТЫЙ. Здравствуй, Робеспьер!
РОБЕСПЬЕР. Я не верю в тебя.
РАСПЯТЫЙ. Ты можешь меня коснуться.
Робеспьер молчит.
РАСПЯТЫЙ. Робеспьер, это правда, что тебя считали мессией?
РОБЕСПЬЕР. Тебе лучше знать.
РАСПЯТЫЙ. Ты не считаешь себя христианином, Робеспьер?
РОБЕСПЬЕР. Нет!!! Ты не бог, ты лишь один из его пророков! Ты был казнён за людей? Я тоже, и даже в том же возрасте. И, как ты, не мир принёс я, но меч. Твоё учение было кинжалом против прогнившей Римской империи. У каждой революции -- своя религия, свои пророки и свои мученики. И сама идея революции предначертана свыше справедливым Верховным Существом.
РАСПЯТЫЙ. Я могу превращать воду в вино, а ты?
РОБЕСПЬЕР. Я не шарлатан!
РАСПЯТЫЙ. Разве? Люди просили у тебя хлеба, а ты подсовывал им Верховное Существо.
РОБЕСПЬЕР. Кто захочет умирать за кусок хлеба? А за веру люди идут на смерть, на костёр. Человеку необходима вера, человека создаёт вера. Вот почему я боролся с атеизмом и считал его страшнее голода.
РАСПЯТЫЙ. Если у человека нет ни единого куска хлеба, то очень скоро некому становится и верить.
РОБЕСПЬЕР. Да ты уж не атеист ли?!
РАСПЯТЫЙ. А почему бы и нет? Ты же сам всегда обвинял атеистов в аристократизме. А какой аристократ аристократичней бога? Только бог может себе позволить не верить в бога…
РОБЕСПЬЕР (бормочет). Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне, сорок лет. Чтобы вымерло поколение, хранившее растлевающие воспоминания прошлого. У меня не было сорока лет и пустыни…
РАСПЯТЫЙ. У тебя была гильотина.
РОБЕСПЬЕР. Всё, что было мною сделано, делалось ради грядущего царства добра и справедливости. Эта цель стоила чёрной крови врагов и святой крови патриотов. И не зря к нам пришли лучшие люди -- физик Лаплас, химик Бертолле, биолог Ламарк, художник Давид…
РАСПЯТЫЙ. Кстати, о художнике -- хочу рассказать тебе притчу…




Свет на первый ряд в зрительном зале.
ТРЕТИЙ (вскочив). Прекратите! Эй, прекратите!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Ты опять?! Ну, держись, падлa, я те щас покажу, как спектакль срывать! (Бьёт его правой рукой в подбородок, одновременно левой в висок. Третий, взмахнув руками, падает в оркестровую яму.)


РАСПЯТЫЙ. Ты понял, Робеспьер?
РОБЕСПЬЕР (мечется). Проснуться, проснуться…
Исчезает крест, и перед Робеспьером -- бесформенное Нечто.
НЕЧТО. Робеспьер, здравствуй! Я -- Верховное Существо. Что бы ты мне хотел сказать?
Робеспьер падает. Лежит неподвижно.
НАДЗИРАТЕЛЬ (встаёт). Никак теперь мой выход. (Напяливает треугольную шляпу, поднимается на сцену. Заглядывает в бумажку.) Именем нарррода… Гррражданин Ррробеспьеррр, следуйте за мной!
Робеспьер не шевелится.
На сцене -- полный свет. Нечто оказывается просто людьми, завернувшимися в простыню. С одного конца выползает Фуше, хихикает.
ТВОРЕЦ (выпутываясь с другого конца, склоняется над лежащим "Робеспьером"). Маркиз…
ФАУСТ (поднимается на сцену, по-прежнему отрешённый. Говорить может всеми голосами сразу).
Струится через время вброд
костёр, пока не околеет.
К моей сожжённой Аквилее
ночь подползла наоборот.
С собачьей мордой голова
созвездья слизывает рядом.
Земля пузырится от яда.
В окне -- чугунная кровать.
Забыт под камнем диалог:
"Я вас… любить ещё…" -- "Быть может…"
Волк-великан лежит и гложет
Луну, упавшую орлом.
И станет день, и круг-приказ,
как гипс, зальёт подвал и площадь.
В пустотах остаются мощи:
там черновик…
а там рука…
ТВОРЕЦ (выпрямляясь). Он умер…
НАДЗИРАТЕЛЬ (обмахиваясь шляпой). Здорово сыграл!
ТВОРЕЦ. Он действительно умер! (Выходит на авансцену и произносит буднично.) Сегодня, 2 декабря 1814 года, в царствование христианнейшего короля Людовика XVIII, на семьдесят пятом году жизни скончался известный французский писатель Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад.


З а н а в е с.